КРАСНЫЕ МАКИ  МАРЫСИ                                                                                                      

                                                  Внучке  Юле  -  п о с в я щ а ю                                                 

В забое железорудной шахты нас трое: взрывник-забойщик – француз польского происхождения пан Ежи и двое пленных, занятых на загрузке вагонеток рудой, - это я и мой напарник. Пан Ежи уже отработал свою смену и завалил забой глыбами руды, но домой не уходит: мы с напарником  оставлены лагерным начальством на внеочередную вторую смену, от результатов которой будет зависеть не только наша с напарником судьба, но и толщина кошелька забойщика. Поэтому он решил нас сегодня немножко подкормить, присмотреть за нами, а если понадобится, то и помочь загрузить вагонетку – другую. Но по какой-то причине нас не обеспечили порожняком и мы вынуждены коротать время, сидя на рудных завалах. После скромной еды, предложенной нам забойщиком, пан Ежи располагается на отдых, но, можно предположить, что наше общение с ним будет продолжено.

         -  Что делать, холера ясна? – бурчит себе под нос по-польски забойщик и, видя, что я перевожу его слова своему напарнику, с интересом спрашивает:

                        -  Прошу прощения, пан говорит по-польски?

           -  Не говорю, но неплохо понимаю,  - отвечаю я, с трудом подыскивая  польские слова.

Пан Ежи улыбается то ли от тяжело рождавшегося моего ответа, то ли от стихотворного его слога: «мувен» и «розумен». И с этого времени забойщик становится рассказчиком, я – переводчиком, а мой напарник – внимательным слушателем. Ниже привожу рассказ пана Ежи в своем переводе.   

Я эмигрировал из Польши в восемнадцатом году, когда там усилилось влияние красных, одним словом – бежал от большевизма. Получил французское подданство, начал работать на этой шахте, женился на француженке, дурно выучил французский, подзабыл польский. Вы меня, пан Владек, хорошо понимаете? Уже приспособились? Ну и хорошо…Жизнь в семье протекала размеренно и тихо: бездетная жена постоянно побаливала,    я проводил время или на работе в шахте, или в нашем маленьком винограднике, оставшемся после смерти тестя. Полного достатка никогда в доме не было, но и нужды особой не испытывали. Так продолжалось лет двадцать, пока в тридцать девятом году ваши красные со своими коричневыми друзьями не захватили мою Польшу. Скоро я получил известие  о гибели моего младшего брата на восточном фронте, потом – о заключении моего отца в концлагерь и, наконец, о  смерти жены брата. А еще через некоторое время польским друзьям моего отца удалось переправить во Францию осиротевшую дочь моего брата – четырнадцатилетнюю Марысю.

Стоит ли говорить о том, как мы с женой обрадовались Марысе: я, наверное, по зову крови, а у моей жены сразу появились дочь, подруга и помощница. Словно сама Матерь Божья послала нам эту девушку! Но вскоре меня призвали в армию,  и я более полугода просидел без дела на линии «Мажино», участвуя в этой, как ее стали называть, «странной войне». И пока я так бесполезно проводил время и проедал казенные харчи, все наше маленькое хозяйство вела Марыся. А когда я в июле сорокового года возвратился домой, меня встретила почти взрослая племянница, которой шел уже шестнадцатый год… Осенью Марыся начала учиться в лицее, совершенствовала свой французский, много читала и, ко всему этому, выполняла основную работу по дому. Так в мире и согласии наша семья прожила еще  год… 22 июня сорок первого  Марысе исполнялось шестнадцать лет.  Это событие мы решили пусть и скромно, но отметить: без гостей, но с польским  бигусом, французским луковым супом и, конечно же, бутылочкой домашнего виноградного вина. Но когда пришло время нашему семейному пиршеству,  Марыся вдруг заявила:

          -  Я не могу праздновать день своего рождения в годовщину капитуляции Франции и в черную дату нападения Гитлера на Россию!

С этого времени Марыся стала замкнутой, даже скрытной. У нее, кроме друзей-лицеистов, появились и более взрослые товарищи, а вскоре я застал ее за переписыванием военной сводки из Лондона. Понимая опасность, какой подвергается племянница, я пытался отговорить ее от участия в движении сопротивления, но она в ответ проронила только одну фразу:

                        -  Если вы, дядя, боитесь – я уйду из дома.

Да, я боялся за Марысю и, если говорить начистоту, то и за нас с женой тоже. Но как я гордился своей племянницей, как я желал удачи этой юной и гордой девушке! И я пообещал Марысе больше к этому вопросу не возвращаться. Только умолял ее быть осторожной  и беречь себя… Наш уговор о моем невмешательстве в дела Марыси  продолжался около года. Но как-то в мае сорок второго она сама нарушила молчание:

          -  Дядя  Ежи, вы когда-то работали в старой штольне, что у рощицы: не помогли бы вы мне начертить план перехода из новой штольни в старую с выходом на поверхность? Сможете – спасибо, не сможете – не обижусь.

               -  Нет, Марыся,  - ответил я. Подталкивать тебя к виселице – это свыше моих сил. Прости, но не могу!

              -  Спасибо, дядя, что не тянули с ответом. Буду теперь надеяться на собственные силы,  - «поблагодарила» меня девушка и ушла.

Весь оставшийся день я продумал над тем, правильно ли я поступил, отказав племяннице в просьбе: ведь она обязательно будет добиваться своего и вовлекать в дело новых людей, чем увеличит опасность провала. И я решился: вечером Марыся  получила от меня нужный ей план… Прошли еще месяц-полтора. Вечером, накануне  22-го июня сорок второго года, когда жена уже ушла в спальню, ко мне подошла Марыся  и, сдерживая волнение, заговорила:

             -  Завтра у меня будет трудный и светлый день. Ожидайте меня домой послезавтра. Для всех  - я уехала в Нанси искать работу. Все должно быть хорошо. Но если, не дай Бог, провал  - убеждайте себя и других: влюбленная  дурочка  втайне  от близких совершила непростительную глупость.  Это я  - просто так, на всякий случай… Пожелайте мне, дядя, удачи  - и до скорой встречи!... Не пришла Марыся домой ни через день, ни через два. А на третий день  -  в одном  из двух трупов в морге я опознал племянницу…

Пан Ежи встает с рудного валуна и уходит в соседний пустой забой. Через несколько минут он возвращается со следами слез на лице.

-  Прошу прощения, панове, я еще немного дополню свой рассказ,  - говорит он слегка дрожащим от волнения голосом и продолжает свои воспоминания.

Всего два дня продолжалось следствие, которым был признан факт несчастного случая, к которому привела якобы неосмотрительность влюбленных.     Но уже через некоторое время по отдельным фактам можно было восстановить истинную картину трагедии.  

В день годовщины нападения Гитлера на Россию французские патриоты решили освободить из плена русского офицера, работавшего на шахте. Вывод пленного через старую штольню прошел  успешно: здесь в роще его уже ждала Марыся,  которая должна была сопроводить беглеца в условленное место. Но при выходе из рощи они натолкнулись на двух немецких полевых жандармов, которые,  ни в чем молодых людей не подозревая, начали над ними подшучивать и говорить разные пошлости. Девушка мгновенно приняла решение: смущенно улыбнувшись жандармам и помахав им ручкой, она потянула парня в сторону от дороги  - в поле, заросшее маком. Долго еще Марыся с тревогой оглядывалась назад и приветливо помахивала рукой немцам, долго еще немцы зубоскалили, провожая взглядом, удалявшуюся в маковое поле, парочку. Наконец, жандармы завели свой мотоцикл, посмотрели еще раз в сторону поля и уехали. А молодой русский и юная полячка решили некоторое время переждать, но, не знакомые с одурманивающим коварством  макового  поля, уснули в нем навеки…

…  Смертельный случай с влюбленной парой, потерявшей сознание в зарослях мака,  - такая версия происшедшего вполне устраивала и хозяина шахты, и коменданта лагеря военнопленных, которые оба могли быть строго наказаны за организованный побег узника. Эта версия и меня спасала от неприятностей: ведь я был единственным родственником Марыси. А вот моя жена после этого случая с постели уже не встала  - через две недели она умерла, повторяя в беспамятстве имя Марыси… И зачем я теперь живу  - не знаю, панове. Постоянно вспоминаю те дни, когда за одним столом собирались моя жена, Марыся и я. Мне кажется, что это были самые счастливые минуты в моей жизни…

-  О, Матка Боска, а вагоники юж стояць! – вдруг, почти в страхе, вскрикивает пан Ежи и устремляется в тупик за вагонеткой.

Здесь переводить напарнику ничего не надо, и мы с неохотой бредем за забойщиком…                                                                                                                                            

                                                                                                                                                                                                                     В. ШИШКОВ  
                                                                                                                                                                                                                     02. 11. 2002.