Спасителю моему Володе Угланову -
п о с в я щ а ю
В предрассветной мгле январского утра с каждой секундой в прорези прицела противотанкового ружья вырастает, становится все более отчетливо видимой мчащаяся и изрыгающая огонь махина танка. Бронебойщик, не спеша, прицельно выстреливает одну обойму патронов, вторую… Наконец, железная уродина вздрагивает, разворачивается и, унося за собой шлейф черного дыма, поспешно покидает поле боя. Теперь, выбирая новую цель, боец окидывает оценочным взглядом окопы своего взвода и подбитые немецкие танки. «А этот, кажется, оживает: ишь, как завертел башней, так и просит добавки!» - думает курсант, нагибаясь за новой обоймой противотанковых патронов. И вдруг чувствует, как земля уходит из-под его ног, и что-то со страшным грохотом обрушивается на него сверху…
… Где я, что со мной? Кромешная тьма, тело, словно обручами, сковано. Конец? Нет, не хочу умирать, не хочу! Боже, спаси меня! Я и молитву знаю: «Отче наш, сущий на небесах, пусть святится имя Твое и пребудет воля Твоя на Земле, как и на Небе»… Не дай погибнуть мне, Господи!.. И чудо: молитва, кажется, помогла, и я начинаю приходить в сознание. Уже понимаю, что серьезного ранения не получил - руки и ноги целы, они потихоньку освобождают меня от лежащих на мне кусков промерзшей земли. Еще немного усилий – и я, с Божьей помощью, встану на ноги…
…Страшное зрелище: там, где стояло противотанковое ружье, зияет черная воронка от прямого попадания снаряда. Бруствер и передняя стенка окопа разворочены взрывом. А вокруг, вместо привычного грохота боя - лишь изредка доносящиеся откуда-то издали звуки шума танкового мотора да одиночные выстрелы. На линии недавней противотанковой обороны – десятка полтора догорающих немецких танков да дюжина окопов-могил курсантского взвода бронебойщиков. Кровавое пиршество Молоха войны!.. А вот, кажется, и последний выстрел из противотанкового ружья, и тут же уцелевший танк начинает своими гусеницами заваливать последний очаг сопротивления – окоп командира. Вот теперь уже все: нет ни обороны, ни взвода, ни командира…
…Почему я такой заторможенный, почему относительно спокойно воспринимаю смерть товарищей? Черствость, бессердечность, эгоизм? Нет, знаю, что пройдет какое-то время, и я с каждым из них по нескольку раз переживу их гибель. Такое не забывается, мимо сердца не проходит… А теперь нужно решать, что же делать дальше. Хотя здесь, кажется, и так все ясно: я до последней возможности вел бой и сейчас должен, как можно быстрее, возвратиться в строй, к своим. Так требует устав, присяга и совесть. Остается только подобрать уцелевший вещевой мешок, преодолеть каких-нибудь сто метров до огромного валуна, а там по не простреливаемому буераку отойти в тыл… А если командир еще жив и завален в окопе так же, как и я недавно? Всего за несколько секунд до наезда танка на окоп командир еще вел огонь – все это происходило на моих глазах. Что же тогда выходит: я спасу свою жизнь, а товарища оставлю умирать в мучениях и напрасном ожидании помощи? Совесть моя, как и мой разум, принимает необходимость выполнения своего долга перед армией, но она одновременно ставит передо мной и другую нравственную обязанность, трудно совместимую с первой: идти на помощь, попавшему в беду товарищу. Единая человеческая совесть разрывается между долгом общественным и долгом личным! Чтобы выполнить один долг, нужно пожертвовать другим, совершив при этом неизбежно определенное зло. Как же поступить, чтобы причинить как можно меньше зла себе и другим? Если я уйду в тыл, то не только спасу свою жизнь, но, может быть, получу еще и награду за подвиг взвода. Но в сердце останется на всю жизнь кровоточащая рана, которая будет напоминать о моей возможной вине в гибели товарища. Если же я пойду выручать командира, то, при малейшей неблагоприятной случайности, меня сочтут дезертиром и предателем, но зато я не буду испытывать стыд за свое нравственное падение. Кроме того, я и здесь не уклоняюсь от уставных обязанностей: спасение жизни командира всегда рассматривалось, как проявление доблести при выполнении солдатского долга… Но поймут ли меня при неудаче? Не так страшен приговор военно-полевого суда, как презрение не понявших тебя товарищей. Хорошо еще, если расстрел: не таскать тогда на себе груза незаслуженных обид… Так что же делать, как поступить?..
…Для чего-то же я остался в живых, один из всего взвода! Я просил у Бога помощи - и получил ее. А зачем мне, ничем пока не заслужившему Его милости, даровать было жизнь? И не для того ли, чтобы побудить меня проявить милосердие к попавшему в беду товарищу? Подумать только: кому я сейчас больше нужен – тысячам здоровых людей, пусть даже на передовой, или одинокому страдальцу, который, может быть, сейчас молится, как и я недавно, и просит у Бога спасения? Даже, если командира я и не спасу, то на свою душу не положу грех безразличия к страждущему!.. Все, что было в моих силах, я, как солдат, сделал. Теперь наступает час выполнить мою нравственную обязанность, которую предписывает мне моя христианская вера и человеческая совесть. И я осознано выбираю это решение, этот путь…
…В полдень 4 января 1943 года на одном из участков Великолукского направления с советской и немецкой сторон можно было наблюдать странного на вид человека в разорванной одежде, с вещевым мешком в левой руке и расчехленной саперной лопаткой – в правой. Он упрямо брел тяжелой походкой смертельно уставшего человека вдоль разрушенной линии противотанковых сооружений. Подойдя к проутюженному танком окопу, человек опустился на колени, стянул с головы измочаленную шапку и, повернувшись в сторону своих позиций, пересохшими губами прошептал: «Если что не так – простите!». Потом, переведя взгляд на заваленный окоп, так же тихо произнес: «Я пришел к тебе, Брат!»… Потом пришедший не спеша перекрестился и, со словами «Помоги, Господи!», с силой вонзил саперную лопатку в рыхлую, недавно измельченную гусеницами танка, землю…
Все права защищены МКУ “Ульяновский городской архив” © 2019 | Разработка: Архивные Информационные Технологии