(Свидетельство очевидца)
(Дневник. Христиновка. 1941 г.)
14 июня, суббота. Ура: сдан последний экзамен! В аттестате – все «пятерки», кроме одной «четверки» по обществоведению еще за седьмой класс. В ближайшие дни: 18-го – выпускной вечер в школе, 21-го – домашнее торжество по тому же поводу, а дальше – отправка документов для поступления в институт. Примут ли шестнадцатилетнего?
19 июня, четверг. Выпускной вечер в школе: приветствия, вручение аттестатов и подарков, буфет с напитками, актовый зал с танцами… Впервые в общении с учителями не чувствуем унизительной скованности. Вчерашних учеников сегодня не узнать: парни – в строгих костюмах и начищенных до зеркального блестка ботинок, девчата – тоже в строгих и вместе с тем нарядных платьях, как-то сразу повзрослевших от обуви на высоких каблучках… Из каждого счастье так и рвется наружу! И каждый клянется в верности школьной дружбе, конечно же – на всю жизнь. Счастлив ли я? Сегодня, безусловно, да! Жалко ли мне безвозвратного ухода школьных лет? Нет, пожалуй: просто им я благодарен за то, что они были у меня… Разошлись в три утра, рассвет встречали на прудах.
23 июня, понедельник. Война!.. Вчера писать не мог: мысли путались, чувства буйствовали. Сегодня, несколько успокоившись, попытаюсь все произошедшее изложить по порядку.
21-го, вечером, собрались гости, чтобы отметить окончание школы нами – выпускниками сорок первого. Среди гостей мои школьные друзья и их родители. Взрослые гости по христиновским меркам (Христиновка – город, райцентр, транспортный узел Украины. – В.Ш.) – люди сведущие и поэтому в течение всего вечера обсуждали главный, волнующий всех вопрос: будет ли война с немцами, и если будет, то как на нее отреагирует германский пролетариат? Все были единодушны в том, что война начнется в самое ближайшее время. О реакции немецких рабочих единого мнения не было: многие считали, что рабочий класс Германии уже в значительной мере развращен фашистской пропагандой и военными победами вермахта в Европе… Расходились на рассвете…
В воскресенье, ровно в полдень, из радиодинамика послышался взволнованный и прерывистый голос Молотова, который сообщил народу о вероломном нападении фашистской Германии на СССР. Свое выступление Вячеслав Михайлович закончил словами уверенности в нашей победе над врагом… Выбежал на улицу – вокруг спокойно. Но уже через несколько минут стали собираться группы людей, оживленно обсуждающих это давно ожидавшееся и все же такое неожиданное событие… Возвратился домой, включил радио: первые постановления Правительства и ЦК партии по вопросам организации отпора врагу, скупые сообщения о наших успехах при попытке форсирования немцами каких-то водных преград… Кажется начинают получать по заслугам, сволочи! Как все-таки хорошо, что мое поколение станет если не участником, то хотя бы свидетелем исторического события – разгрома фашистского государства, а может быть и создания первой западноевропейской социалистической республики! «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!» Интересно, сколько для этого понадобится времени: две-три недели, или может быть даже два-три месяца?
27 июня, пятница. Сегодня бомбили Христиновку. Не железнодорожную станцию, не локомотивное депо, а стоящую на самом отшибе неприметную ветлечебницу. Видимо потому, что через дорогу от нее в поле базируется замаскированная эскадрилья наших истребителей. Прежде чем бомбить лечебницу, самолет, выискивая цель, около получаса низко кружил над северо-западной окраиной городка. Наши истребители в воздух не поднялись. Странно, почему?.. Непривычно стали выглядеть улицы: оконные стекла домов крест-накрест заклеены полосками бумаги, многие прохожие не расстаются с противогазами или химзащитными марлевыми повязками, молодежь снова украсила свои рубашки и майки оборонными значками, по вечерам дежурящие на улицах жители наблюдают за порядком и светомаскировкой… А в домах тем часом справляют скромные и невеселые проводы в армию. На войну!..
3 июля, четверг. По радио выступил Сталин. Призвал народ к отпору захватчикам. Больше просил, чем приказывал. Признал первые неудачи Красной армии, но выразил твердую уверенность в нашей окончательной победе… Да, война вероятно затянется, может быть даже на год. Хорошего в этом конечно, мало… Но, с другой стороны, тогда и для меня увеличивается шанс повоевать… Немцы уже заняли Минск, быстро продвигаются в Прибалтике… Каждый день над городом летают немецкие самолеты, расстреливая из пулеметов железнодорожные составы, уманьское шоссе. Наши истребители после бомбежки ветлечебницы аэродром оставили, увеличив уязвимость железнодорожного узла с воздуха. Тоже странно!..
9 июля, среда. Началась эвакуация допризывников. Отсрочку получают те, кто эвакуируется с родителями, а также добровольцы истребительных отрядов по борьбе с диверсантами. Мальчишки бросились на ловлю фашистских лазутчиков: шныряют по зарослям, заброшенным постройкам. Те, кто постарше, участвуют в ночных дежурствах и облавах вместе с милиционерами. Жаль, что вооружены только работники милиции, а их добровольным помощникам приходится как-то выкручиваться самим… А немец все прет! Бои идут уже где-то на подступах к Киеву. В Белоруссии и Прибалтике – там, кажется, совсем плохо: немцы рвутся к Москве и Ленинграду. Активизировались и румыны на одесском направлении… Начался массовый призыв в армию мужчин в возрасте до 45-ти лет. Население готовится к эвакуации.
10 июля, четверг. Христиновка небольшой городок с населением менее десяти тысяч человек – украинцев, русских, поляков, евреев. Все друг друга знают, проблемы обсуждают открыто. Как говорит моя бабушка: что в уме – то на языке, а что на языке – то на улице. А теперь, столкнувшись с необычными бедами, разговорились, как никогда прежде. И все о войне, повестках, эвакуации…
- Вы своих допризывников отправили в эвакуацию? – спрашивает одна женщина другую.
- Уехали. Не послушали мать и и уехали, - отвечает Роза Йоффе, мать знакомых мне ребят.
- А вы когда уезжаете?
- Моей Манечке всего шесть лет… Куда я с ней, да и зачем? Вы мне скажете, что немцы лютуют? А я вам отвечу, что все это брехня, агитация то есть. Немцы – это, слава богу, культурная нация, я и с ними хорошо уживусь…
В тот же день я слышал от соседки Сони Беленькой:
- Мы с Исааком остаемся. Куда-то ехать с маленьким Сёмочкой – это просто безумие. Исаак – хороший часовых дел мастер. А часов теперь много, и кому-то же нужно будет их чинить!..
Остается дома и мать моего школьного товарища Давида Шварца…
На что надеются эти бедолаги? Ведь всем известно, что в фашистских гетто и концлагерях содержаться представители «неполноценных» народов, к числу которых немцы в первую очередь относят евреев. (С приходом немцев все христиновские евреи были фашистами расстреляны. – В.Ш.)
14 июля, понедельник. Сегодня отправляется в эвакуацию первый эшелон с семьями железнодорожников. Через два-три дня начнут эвакуировать семьи районных организаций. Я уеду с семьей своей тети. Все мужчины нашей семьи и моя мать эвакуации не подлежат и будут, если понадобится, отходить вместе с армией. Депо и станция будут взорваны, хлебное поле – сожжено, скот – угнан в тыл… Начинаю понимать, что эвакуация – это не прогулка, а серьезное испытание с лишениями, а может быть и опасностями, на целые месяцы.
17 июля, четверг. Состав из товарных вагонов подали к шести часам вечера, чтобы за ночь выбраться из зоны активного действия немецкой авиации. На перроне – уезжающие, провожающие, любопытствующие, злорадствующие, а над всем этим раздирающие душу звуки «Прощания славянки»… В вагоне темно, неуютно, даже страшновато. Решаюсь НАТО, чтобы сбегать домой и принести патефон… У дома, оставленного всего час назад, уже «ошиваются» подозрительные лица с весьма откровенными намерениями. Беру нужное и бегу обратно к поезду… У вагонов – шум, возгласы, слезы, наставления. И через все это пробивается незнакомая мне песня: «Жестокий враг напал… Иди, родимый мой, иди, родной!» Какая мощь, какая сила в словах, в размеренном маршевом темпе мелодии! Это второе музыкальное «потрясение» после «Войны народной»…
Последние объятия, поцелуи. Поезд трогается. Нервы начинают пошаливать. Завожу патефон с первой, попавшейся под руку пластинкой.
«Эшелон за эшелоном, эшелон за эшелоном –
Путь-дорога далека…»
Не то, не то! Прекрасная песня Александрова, но как она сейчас оказалась не к месту!.. Сворачиваю пиджак с хранящимся в нем только что полученным паспортом, кладу сверток под голову и пытаюсь уснуть, чтобы скрыть набегающие на глаза слезы…
(Из дневника, 1941 г.)
23 июля, среда. Уже почти двое суток в пути. Не столько едем, сколько стоим, пропуская воинские составы. Изматывающая духота не проходит ни днем, ни ночью. Полегче бывает только тогда, когда стоим в каком-нибудь поросшем травой тупике, где можно выйти из вагона.
27 июля, воскресенье. В ночь с 23-го на 24-ое бомбили станцию Цветково. Во время налета двери вагонов были заперты снаружи. А если бы вагоны загорелись?.. После бомбежки поезд тут же отправили в сторону Кременчуга, а к полудню 24-го мы уже были на левом берегу Днепра. Теперь почти трое суток снова стоим в каком-то прожженном солнцем тупике. От жары и духоты не спасают ни ночь, ни близость Днепра… Раз в сутки на привокзальном эвакопункте выдают горячую пищу. На зашлакованной площадке перед вагонами некоторые умудряются еще что-то приготовить на костре.
31 июля, четверг. От мамы в Полтаве известий не оказалось. Город тоже готовится к возможной эвакуации. Маршрут эшелона продлен: то ли на Волгу, то ли в Казахстан… Из газет можно понять, что немцы удерживают инициативу на всех направлениях. И еще: 22-го немцы впервые бомбили Москву.
8 августа, пятница. Приболел: продуло, просквозило. Стоим на какой-то Рузаевке. Станция, кажется, узловая. Необычен язык местного населения, красочная одежда. Кажется это Мордовия…
11 августа, понедельник. Ура: под ногами настоящая земля – с запахом, зеленью, букашками. Мы в деревне Ходяшево, что вблизи Свияжска… Но все по порядку. Вчера в полдень эшелон прибыл на станцию Свияжск, километрах в сорока от Казани. А уже часа через два мы оказались в раю, каким нам после скитаний в поезде показался просторный зал ходяшевского колхозного клуба. Здесь на полу разместилось более сотни эвакуированных… Сегодня вышли на прополку овощей. Работа в поле среди зелени для взрослых и детей стала настоящим праздником… Телеграфировали в Полтаву для мамы свой адрес… Начинает темнеть и скоро, как и вчера, начнется перед клубом пение частушек. Вольное обращение со словом в пении – это, как мне кажется, не вызов приезжим, а простое желание казаться взрослыми тех подростков, которые сменили на улице своих ушедших в армию старших товарищей.
18 августа, понедельник. Вчера ездил в Казань. С волнением думал о встрече с городом Арбузова, Лобачевского, Горького, Шаляпина. Вспомнил Маяковского: «Виденьем сказочным встает Казань – столица красной Татарии…» Увижу ли я, услышу ли в Казани тот «шурум-бурум», который когда-то поразил поэта? Город, увы, мне сказкой не показался. И никакого «шурум-бурума»: все степенно, спокойно, обычно. А татарский язык с его глухим «г» мне по своему звучанию напомнил украинский.
5 сентября, пятница. Переехали в Зеленый Дол, где тетя будет работать на фанерном заводе… Большая полупустая комната в доме барачного типа. Стол, два стула, три раскладушки. Это наше новое жилище. Лежу, болею: подозрение на малярию. Откуда эта напасть?
16 сентября, вторник. Болел две недели. Выздоровел. Сегодня вышел на работу в качестве техника-нормировщика фанерного завода: слежу за режимом сушильных печей, контролирую качество продукции, расписываюсь на каждом листе фанеры. Становлюсь поближе к настоящему рабочему классу. Нравится!
30 сентября, вторник. На субботнике по заготовке топлива для котельной кочегар Толя Шувалов, как бы шутя, произнес: «Ты такой геройский парень, а занят женским делом. Айда ко мне в помощники!» Он может быть и шутил, но его слова лишили меня покоя. Я представил себя в длинном и мешковатом с чужого плеча пальто, в больших с чужой ноги вычурных и холодных хромовых сапогах… Фу, как же я должен отвратительно выглядеть! А стоит мне принять предложение Шувалова, как я тут же получу настоящую спецовку: ватник, кирзовые сапоги, а может быть даже и валенки. Да и продовольственная карточка станет более весомой… Итак, решил: иду в кочегары!
9 октября, четверг. Работа адски трудная, но теперь я чувствую себя таким же, как и все: уже не ловлю на себе любопытных или, еще хуже, насмешливых взглядов… А дела на фронте по-прежнему не радуют: сражение под Смоленском мы проиграли, немцы уже где-то под Москвой, Киев – оставлен, Ленинград окружен, бои идут за Одессу и на подступах к Севастополю… Может ли быть еще хуже?
14 октября, вторник. Событие хорошее: приехала мама и получила назначение на работу в Васильево. Событие плохое: бросая бревно в печь, я потерял равновесие и сам полетел в топку, находящуюся чуть выше уровня пола. Падая, задержался рукой за край печного отверстия и получил приличный ожог. А мог ведь вместе с поленом скользнуть по шнуровке в самый дальний угол печи… Повезло!
26 октября, воскресенье. Прошла неделя, как мы с мамой приехали в Васильево – крупный поселок с лесокомбинатом, стекольным заводом, домом отдыха и санаторием ВЦСПС. Снимаем крохотную комнатушку. Вечером, когда за перегородкой собирается хозяйская семья, из-за тонкой перегородки раздаются чавканье и бесконечные разговоры о еде. У нас – ничего привезенного, ничего нажитого: все, что мы имеем, так это карточки на хлеб и надежда на то, что удастся выкупить (по-здешнему – «отоварить») немного растительного масла и крупы… Зато дома тепло, очень тепло!
12 ноября, среда. Сдана Одесса. В блокаде Ленинград и Севастополь. Бои под Москвой… Парад войск на Красной площади воспринимаю как знак того, что есть еще порох в наших пороховницах; строительство железнодорожной ветки от Свияжска в сторону Ульяновска – как веру тыла в свою армию; выступление Сталина – как веру нашего руководства в свой народ… «Братья и сестры!.. Пусть осенят вас имена наших великих предков!.. Враг будет разбит, победа будет за нами!..» Какое обращение, какая убежденность в нашей окончательной победе! Разве можно после этого не выстоять?
27 ноября, четверг. Уже две недели, как я работаю на почте при лесокомбинате. Спецодежду при увольнении с завода сдал и теперь снова облачился в свое демисезонное, продуваемое всеми ветрами, пальто и прехолодные сапоги. В таком виде ежедневно пробегаю по семь-восемь километров к месту работы и обратно домой. Иногда от мороза ступни ног прикипают к обуви… Уборщица, помыв полы и протопив печку, садится в уголок и молча смотрит на меня своим добрым, жалеющим взглядом. Знаю, что сын у нее на фронте. И мне становится стыдно, что я не с ним, не на фронте…
14 декабря, воскресенье. Началось наступление наших войск под Москвой! Вот и дождались мы первой большой удачи! И дальше бы так!.. Прочел о киевском Бабьем Яре и уманьской Яме, в которых фашисты погребли десятки тысяч евреев. Неужели такая судьба постигла и Маню Йоффе, и Сёму Беленького? Нет, дожидаться восемнадцати не стану: иду в военкомат!
26 декабря, пятница. Был у военкома, просился в армию. Получил отказ. Но в апреле комиссар обещал направить меня в одно из военных училищ. Вышел из военкомата и, по правде говоря, обрадовался, что никуда сейчас ехать не надо: мороз за сорок, под ногами глухими взрывами трескается земля. И так захотелось домой – в тепло!.. Новый 1942 год будем встречать в Зеленом Доле с семьей тетки… Пусть он станет для всех нас годом побед нашей армии, а для меня – годом осуществления моей главной мечты – моей встречи с врагом на поле боя. Скорее бы!..
(Воспоминания, 1942г.)
Товарно-пассажирский поезд медленно продвигается на северо-восток – в Удмуртию. Там, в городе Глазове, находится эвакуированное из Ленинграда Второе военно-пехотное училище, в котором мне предстоит пройти максимальный шестимесячный срок обучения… Сидя на верхней багажной полке, предаюсь мыслям. Правильно ли я поступил, когда раньше времени уехал в армию, оставил в полном одиночестве материально необеспеченную и морально неподготовленную к моему отъезду маму? О материальной стороне дела и говорить, кажется, не приходится: уж я-то знаю, что все это время попросту объедал мать. А то, полгода скрывал от матери свои намерения, то этим я ее действительно обидел. Хотя, если бы я раскрыл ей свои планы, то это привело бы к ненужным ссорам и дополнительным переживаниям… Единственное, что для меня так и остается непонятным – это, почему моя мать, женщина властная и решительная, не попыталась меня остановить в последний час: ведь она могла позвонить военкому и не дать согласие на призыв несовершеннолетнего сына. Но она этого не сделала. Почему? Боялась ранить мое самолюбие? Или так же, как и я, испытывала неосознанный стыд за то, что в этот суровый час ее сын не разделяет судеб товарищей только из-за какого-то года разницы в возрасте?.. Лишь спустя много лет я понял, что в тот далекий майский день 1942 года моя мать совершила лишенный всякого внешнего эффекта подвиг Матери и Патриотки…
Зачислен в станковопулеметный батальон. Теперь каждый день начинается с одной и той же команды – «Подъем!». Уже через две-три минуты мы выбегаем на улицу и, стуча толстенными подошвами американских ботинок, мчимся на берег Чепцы, где после физзарадки окунаемся в холодную и быструю речную купель. Возвращаемся в расположение пулбата еще быстрее, чтобы, не дай Бог, не выбиться из графика распорядка дня. В казарме – считанные минуты на заправку постелей, одевание и построение на утреннюю проверку. Затем по команде «Бегом марш!» направляемся в столовую (так же на обед и на ужин). Из столовой в казарму возвращаемся ускоренным шагом, и обязательно с песней. Если, по мнению старшины, поем плохо, то он заставляет нас маршировать «на месте» пока мы не «распоемся». Потеря времени от топтания на одном месте компенсируется ужесточением на выполнение личных мероприятий и процедур…
Основные места для проведения полевых занятий – лесной массив и учебный полигон за Чепцой. Больше всего нравятся занятия в лесу: здесь можно ускользнуть от всевидящего ока взводного, немного побыть среди зелени и птиц, найти съедобную ягоду или гриб. Учебный полигон оснащен сетью окопов и блиндажей, остовами строений, огромным стрельбищем… После тридцатикилометрового марш-броска с полной боевой выкладкой мы бросаемся в быструю и холодную Чепцу, преодолеваем ее «гуськом» по протянутому канату, после чего с хода вступаем в последний и, конечно же, решительный бой с безразличными ко всему чучелами, имитирующими живую силу противника. Такие марш-броски по тревоге и зачастую ночь проводятся не реже раза в неделю. Но и с наступлением заморозков наша дружба с Чепцой не прекращается: мы к ней прибегаем каждое утро, чтобы после физзарядки омыться до пояса обжигающей тело речной шугой…
После обеда – мертвый час, который я не терплю за то, что приходится второй раз день заправлять постель, имея на всю премудрость стандартной заправки не более двух минут, да еще столько же на то, чтобы одеться и выбежать на построение… После дневного отдыха – классные занятия, самоподготовка и личное время. День заканчивается ужином и вечерней прогулкой. Когда проходят строем поющие подразделения училища, рождается дух соперничества, желание спеть лучше других. И это чувство нисколько не ослабевает ни от усталости, ни от дурного настроения. Наоборот: песня заставляет хотя бы на время забыть и усталость, и разные прочие неприятности… После прогулки – вечерняя проверка и отход ко сну.
… А завтра все повторится снова, и так – все шесть месяцев подряд: подъем, построения, занятия, прогулка с любимыми песнями роты – печальной «Черный ворон» и залихватски озорной «Ой, у лузи биля млына». И как всегда наш любимый командир роты будет встречать нас, пришедших из столовой, своими шутливыми вопросами, на которые мы так же весело ответим, что уже поели, что все оставшееся доели, что еще бы не прочь чего-нибудь съесть…
Незадолго до сдачи экзаменов нам объявили, что оставшийся срок обучения мы будем переподготовлены на истребителей танков. Ускоренный курс переподготовки до того нас измотал, что, когда мы за три дня до сдачи выпускных экзаменов оказались в отправляющемся на фронт эшелоне, нами такой поворот событий был воспринят как-то безразлично: «Видно не время заниматься школярством, когда немцы вышли к Волге, и опасность нависла над Сталинградом. Жаль, конечно, что отодвигается вопрос о присвоении званий, но разве сейчас это главное?».
… Глазов – Котельнич – Горький – Владимир… И, наконец, Москва. Все, что было связано с Москвой, мне всегда представлялось чем-то легендарным, героическим. Как же я был разочарован, когда ничего этого в Москве не нашел! Да и что можно было найти на огромном вокзале, где в течение нескольких часов светового дня нас успели помыть, накормить, выдать новое обмундирование, да еще вдобавок показать кинофильм «Суворов». Вечером мы снова очутились в вагонах, а уже утром выгрузились на каком-то лесном полустанке под Калининым. В тот же день нас привезли в затерявшийся в лесу лагерь, где формировались части 19 Гвардейской дивизии. За десять дней формирования еще раз пришлось переодеться в добротное гвардейское обмундирование, получить новое вооружение и недельный неприкосновенный запас продовольствия… Затем, погрузившись в новенькие «Студабеккеры», двинулись в сторону фронта. На четвертый день, утром, остановились у дотла сожженной деревушки, от которой остались лишь торчащие остовы нескольких печей-мазанок. Фронт находился где-то так близко, что осуществлялся всем нутром… Произошло первое знакомство с немцем, правда – мертвым. Я присел на чуть заметный снежный бугорок и поставил возле себя котелок с горячей едой. Пока доставал хлеб и ложку, снег на бугорке подтаял, и из-под него показалось тело длинноволосого немца в одном белье. Почувствовав подступающую к горлу тошноту, я взял себя в руки и доел содержимое котелка до донышка. Доел… и ушел в кусты, где долго и усердно освобождал свой желудок…
С наступлением темноты стали продвигаться к передовой. До утра успели занять оборону и окопаться. Утро выдалось морозным и солнечным. Нас сразу заметили и ударили по нам из минометов. Одной из первых мин было уничтожено наше противотанковое орудие с расчетом. Потерю своих товарищей перенес с болью, но с верой в то, что скоро наступит отмщение. И, действительно, уже на следующий день другое наше орудие в быстротечном поединке с семью немецкими танками уничтожило пять из них. Я испытывал чувство гордости за своих удачливых товарищей и доброй к ним зависти…
В мелких позиционных стычках с противником прошел ноябрь, за ним – декабрь. Появились слухи, что на фронт приехал Жуков, а это значило, что скоро быть большому сражению…
Новый 1943 год встречали с надеждами на лучшее: пили за школу нашего солдатского мужания – родное училище, за грядущие наши успехи и ратные победы; желали друг другу долгой жизни, а если не дай Бог, смерти, то обязательно легкой… В будущее смотрели уверенно: если и не знали наверняка, то чувствовали, что полоса неудач нашей армии, характерных для начального периода войны, закончилась; что война переходит в другую, качественную новую стадию, которая приблизит нас к окончательной победе над врагом. Залогом нашей веры было проведение советскими войсками таких блестящих и крупномасштабных военных операций как битва под Москвой и окружение Красной Армией трехсоттысячной немецкой армии под Сталинградом. И, конечно, наша воля к победе!..
Переполненный чувством светлого и обязательно героического будущего, которое ожидает меня и моих боевых товарищей в предстоящих сражениях, я мысленно перенесся к оставленной мной в одиночестве матери, благодаря ее за понимание моего добровольного и досрочного ухода в армию. Свои мысли и чувства по этому вопросу значительно позже я выразил в следующем своем стихотворении:
Памяти моей мамы
п о с в я щ а ю
Недавно мне исполнилось семнадцать.
Последний год болел, держа в тревоге дом…
И вот пришел к тебе я, мама, чтоб признаться,
Что сын твой перешел свой Рубикон.
Стою перед тобой смущенный, робкий,
Смотрю на первую твою седую прядь,
И даже выпитый глоток с друзьями водки
Не может страх и боль мою унять…
Но ты без слов понять меня сумела,
В печали тихой, опустив гала,
И со щеки твоей предательски слетела
Скупая материнская слеза.
Опухла за ночь… Поцелуй прощальный…
Осталась ты одна на пять предолгих лет,
А я, твой сын, ушел тропою дальней,
Где смерть ждала, при счастье – лазарет…
…Давно я дед… Тебя уже не стало…
Но и сегодня благодарен я тебе,
За то, что к военкому ты не побежала,
Помехой не была в моей судьбе,
Разлуки боль не множила слезами
И в горе материнском ты могла понять,
Что в тот тревожный час, терзаема врагами,
К себе звала меня Отчизна-мать.
Все права защищены МКУ “Ульяновский городской архив” © 2019 | Разработка: Архивные Информационные Технологии